Люди отвергают идею чудовищной уникальности Освенцима. Немцы сравнивают его с бомбежкой Дрездена, американские либералы - с Хиросимой; христиане осуждают антисемитизм вообще, а коммунисты ставят памятники жертвам фашизма вообще - даже и в смерти лишая погибших в Освенциме их еврейства. Чтобы избежать темы Освенцима, люди стремятся укрыться за обобщениями, которые тем и хороши, что они обобщены. И это стремление избежать реальности настолько сильно, что никто не протестует, даже когда на форуме мирового сообщества звучат непристойные сопоставления, уподобляющие израильских солдат нацистским палачам. Нееврейский мир избегает темы Освенцима из ужаса перед ней, но также и потому, что при этом подразумевается - реальная или воображаемая - вина за случившееся. Но и евреи избегают темы Освенцима.
Прошло много лет, прежде чем с еврейской стороны стали раздаваться сколько-нибудь серьезные отклики. Но даже и сейчас мало что говорится или может быть сказано действительно по существу. Возможно, надлежит все еще сохранять молчание. Однако не вызывает сомнений, что со временем эти отклики станут многочисленнее и громче. Ибо теперь евреи поняли, что они должны вечно помнить Освенцим и свидетельствовать о нем миру. Не свидетельствовать - значило бы предать. В лагерях уничтожения заключенные часто восставали с единственной целью: пусть спасется хоть один человек и расскажет о них миру. И сейчас для евреев было бы невозможно уклониться и не рассказать об этом миру.
Еврейская вера до сих пор хранит в памяти Исход, Синай, два разрушения Храма. Если бы иудаизм сохранился в своем прежнем виде ценой забвения Освенцима, он не заслуживал бы дальнейшего существования. Именно потому, что мир всячески уклоняется от правды, евреи - если уж они начали говорить - должны сказать очевидное. Должны ли они сказать, что немецкого ребенка, погибшего в Дрездене, жалко не меньше, чем еврейского, погибшего в Освенциме? Обязательно должны. Но, говоря это, нельзя соглашаться с тем, чтобы Освенцим считался только одним из случаев человеческого страдания вообще, хотя несогласный почти наверняка будет обвинен в еврейском национализме, в том, что его волнует судьба одних евреев, а не человечества в целом. Должны ли евреи показать различие между массовым уничтожением в Хиросиме и в Освенциме?
Рискуя навлечь на себя обвинения в кощунственном софизме, они должны с бесконечным терпением повторять, что Эйхман не руководствовался "рациональным" стремлением к победе, когда необходимые для военных действий поезда использовал для отправки евреев в лагеря смерти. Но, следует добавить, "иррациональной" цели здесь тоже не было. Торквемада сжигал тела, чтобы спасти души. Эйхман стремился уничтожить и тела и души. Где и когда прежде палачи отделяли своих сегодняшних жертв от завтрашних под звуки венских вальсов? Где еще делались абажуры из человеческой кожи и мыло - из человеческого жира, причем не из прихоти отдельных маньяков, а по указанию обыкновенных чиновников? Освенцим - единственное в своем роде сошествие в ад. Это невиданное прежде торжество зла. Зло ради зла. *** Евреи должны свидетельствовать об этой правде. Они не должны скрывать и того, что даже в качестве жертв были на особом положении. Разумеется, они были не единственной жертвой. И евреям гораздо легче было бы думать, что для нацистов они были всего лишь представителями одной из "низших рас".
Именно это и утверждала пропаганда союзников во время войны, и то же самое до сих пор повторяют либералы, коммунисты и движимые чувством вины христианские теологи. Собственно говоря, "либерально" мыслящие евреи сами повторяют это. Поверхностное объяснение такого явления состоит в том, что подобное понимание Освенцима должно объединить жертвы всех рас и вероисповеданий - это пропаганда "братства". Однако в глубине по крайней мере еврейского (а может, и не только еврейского (Вспомним недавнюю пропагандистскую кампанию в Польше. По существу, это переписывание истории Голокауста, в которой допускается возможность сотрудничества евреев с нацистами в деле их собственного уничтожения.)) сознания бродит неописуемо чудовищная мысль: вряд ли даже нацисты могли бы назначить евреям столь страшную участь, если бы сами евреи не навлекли ее на себя какими-то своими действиями. Главная вина лежит на убийцах. Но не следует ли хотя бы малую часть вины возложить и на жертвы? Вот до какой степени покалечил нацизм некоторые еврейские умы.
И вот до какой степени растлил он мир, что в некоторых нееврейских умах Освенцим укрепил антисемитизм, вместо того, чтобы полностью уничтожить малейшие его следы. От этих ран и этого растления спасти может только правда. А неумолимая правда состоит в том, что евреи в Освенциме были не представители одной из "низших рас", но, скорее, прообразом, исходя из которого определилось само понятие "низшая раса". И движение национал-социалистов достигло успеха лишь тогда, когда стало антиеврейским (См., например: Mosse J. L. The crisis of German Ideology. N. Y., 1981.); и когда все другие нацистские планы потерпели крушение, осталась одна цель - уничтожить евреев. Вот чудовищный факт, который требует от немцев, чтобы они безжалостно проанализировали всю свою историю; от христиан - чтобы они беспощадно исследовали историю христианского антисемитизма; от всего мира - чтобы он задумался о причинах своего равнодушного молчания на протяжении двенадцати долгих лет нацизма.
А теории страдания вообще и преследований вообще позволяют ук-лониться от такого анализа. И все-таки даже при условии искреннего стремления найти объяснение, настоящего объяснения нет и никогда не будет. Освенцим - это зло ради зла, невиданный прежде взрыв дьявольских сил, а выбор в качестве жертвы евреев - это в конечном счете беспрецедентное проявление того, что раввины называют беспочвенной ненавистью. Вот та скала, о которую будут вечно разбиваться все рациональные объяснения. Какой может быть реакция евреев на то, что они были в особом положении тогда и даже теперь, когда они пытаются свидетельствовать об этом? Не поддаваясь рациональным объяснениям, Освенцим никогда не поддастся и религиозным. Попытки выявить рациональные причины, приведшие к Освенциму, оказываются хотя бы отчасти успешными, а поиск религиозных, идеологических, социальных и экономических предпосылок должен неустанно продолжаться. Напротив, попытки понять смысл Освенцима (божественный или какой-либо иной) обречены на полную неудачу. А ведь благонамеренные люди с отчаяния делали и такие попытки.
Благонамеренные ортодоксальные евреи прибегали к старинной формуле "за грехи наши мы наказаны", но такая трактовка событий, неприемлемая уже для Нова, в данном случае тем более невозможна. Благонамеренные христианские теологи видят в Освенциме божественное напоминание о страданиях Христа, но это свидетельствует об отчаянной беспомощности их теологического мышления. Благонамеренные еврейские секуляристы, вероятно, укажут на связь между Голокаустом и возникновением государства Израиль, но если причинно-следственную связь здесь можно и должно видеть, то находить таким образом в Освенциме смысл - чудовищно. Необходимо полностью и бескомпромиссно отвергнуть попытки подобных объяснений, цель которых - придать Освенциму смысл. Смысл никогда не будет найден - ни божественный, ни какой бы то ни было другой. И сами эти попытки кощунственны. Однако чрезвычайно важно подчеркнуть, что поиски смысла совсем не то же самое, что поиски ответа: первое совершенно исключено, а второе неизбежно. Даже через двадцать лет после Голокауста евреи, возможно, все еще не в состоянии дать на него необходимый ответ. Но их вера, их судьба, само их выживание будут зависеть от того, смогут ли они в конце концов его найти. Однако с чего можно начать поиски ответа?
В истории евреев или других народов мы не найдем прецедентов. Еврейские, как и христианские, мученики умирали за свою веру, не сомневаясь в том, что Богу нужны мученики. Иов страдал, несмотря на свою веру, протестуя в рамках этой веры. Черные христиане умирали; из-за цвета кожи, но их вера, которая была здесь ни при чем, оставалась неколебимой. Миллион еврейских детей, уничтоженных в нацистском Голокаусте, умерли не за свою веру, не несмотря на свою веру, но по причинам, связанным с верой. Они погибли из-за веры своих прадедов.
Если бы эти прадеды отказались от своей веры и не воспитали детей как евреев, тогда их потомки в четвертом поколении могли бы быть в числе нацистских палачей, а не в числе их жертв. Как в древности Авраам, европейские евреи примерно в середине XIX в. принесли человеческую жертву: они всего лишь выполнили минимальное требование еврейской веры - воспитали своих детей как евреев. Но, в отличие от Авраама, они не знали, что делали, и им не было пощады. Вот жуткий факт, который делает все сравнения неуместными и нестерпимыми. Вот почему еврейская вера сегодня оказалась в особом положении, не имеющем прецедентов в истории. Вот в чем состоит чудовищная уникальность Освенцима, перед лицом которой еврейской вере грозит полное отчаяние. *** Должен признаться, что лишь через двадцать лет я решился взглянуть на этот ужас, но когда я наконец взглянул, то сделал для себя открытие, которое было и остается для меня необычайно важным: я обнаружил, что, в то время как теологи тщетно искали ответ на событие Освенцима, евреи во всем мире - богатые и бедные, ученые и невежественные, верующие и неверующие - в некотором смысле все время на него реагировали. Двенадцать долгих лет евреи были объектом смертельной ненависти, столь же безосновательной, сколь и беспощадной.
Двенадцать долгих лет мир оставался пассивным и равнодушным, не тревожась о том, что может не стать евреев. Двенадцать долгих лет весь мир действовал сообща, добиваясь того, чтобы евреи захотели отказаться от своего еврейства - в любом месте, в любое время и любым способом. И, однако, на этот беспрецедентный призыв к коллективному самоубийству евреи ответили неожиданной волей к жизни, невероятной при таких обстоятельствах верностью цели коллективного выживания. В обычное время подобное явление можно было бы расценить просто как сочетание ностальгических переживаний с неосознанной верностью групповым интересам, т.е. как нечто близкое племенному инстинкту самосохранения.
Не в силах взглянуть в лицо Освенциму, я сам долгое время так думал, не придавая особой важности выживанию евреев, которое казалось мне выживанием ради выживания. Я ошибался: гораздо больше правды было даже в самой плоской еврейской философии выживания послевоенного периода. Ибо в век Освенцима преданность идее выживания евреев уже сама по себе есть колоссальный по своему значению акт верности и столь же колоссальный - пусть пока еще и частичный - акт веры. Даже просто остаться евреем после Освенцима - значит смотреть прямо в лицо демонам Освенцима в любых обличьях и свидетельствовать против них. Это значит верить в то, что эти демоны не могут, не должны и никогда не одержат победу, и поставить на эту веру все: свою жизнь, жизни детей и их детей.
Быть евреем после Освенцима - значит вырвать из бездны отчаяния надежду - надежду для себя и всего мира. Говоря словами одного из выживших узников Берген-Бельзена, евреи после Освенцима должны повторять, как "Шма Исраэль": "Да не будет второго Освенцима, второго Берген-Бельзена, второго Бухенвальда - нигде и ни для кого в мире!" Чем объяснить такую верность евреев своему еврейству, тогда как от них можно было и - по всем законам человеческой природы - следовало бы ожидать полной деморализации и отчаянного бегства от своей национальной идентичности? Почему после Освенцима утратило былое значение существовавшее прежде разделение евреев на верующих и неверующих, ортодоксальных и либеральных, а на его место пришло новое и более важное разделение - на тех, кто верен идее выживания евреев и хочет, чтобы они были отмечены и сочтены, и на тех, кто бежал от своего еврейства и пытается представить это бегство как слияние с человечеством вообще!
Я считаю, что этому есть только одно объяснение: из Освенцима звучит повелевающий Голос; и есть евреи, которые его слышат, и евреи, которые затыкают уши. И вот главный вопрос: где был Бог в Освенциме? Много лет я находил утешение в предлагаемом Бубером образе затмения Бога. Этот образ, по-прежнему сохраняющий смысл в других случаях, теперь кажется мне неприменимым к Освенциму. Совершенно ясно, что из Освенцима не раздается и никогда не раздастся спасающий Голос, но оттуда слышится и с самого начала слышался - пусть очень слабо - повелевающий Голос. Его слышат верующие евреи и знают, откуда он. Его слышат и неверующие евреи, несмотря на то, что они не знают, кому он принадлежит. В Освенциме евреи увидели абсолютное зло. Они были и остаются им отмечены, но и среди этого зла они слышат непреложное повеление: "Евреям запрещается позволить Гитлеру одержать посмертную победу". Им предписывается выжить, оставшись евреями, дабы не погиб еврейский народ. Им предписывается помнить жертвы Освенцима, дабы не погибла их память. Им запрещается терять веру в человека и его мир и становиться циниками или отрешаться от всего земного, дабы они не стали пособниками сил, стремящихся отдать мир демонам Освенцима. Наконец, им запрещается отчаиваться в Боге Израиля, дабы не погиб иудаизм. Неверующие евреи не могут заставить себя уверовать просто актом воли, и это не может быть им предписано, и все же они могут исполнять повеление Освенцима. И верующие евреи, которые остались со своим Богом, могут быть вовлечены в новые, возможно совсем отличные от прежних, отношения с Ним. Только одно совершенно исключается: на попытку Гитлера разрушить иудаизм евреям запрещается отвечать собственным участием в его разрушении. В прежние времена самым страшным грехом для евреев было идолопоклонство. Сегодня самый страшный грех - ответить Гитлеру его же делами. Согласно мидрашу. Бог даже во времена безысходных несчастий только "кажется" бессильным, потому что все еще ожидается Мессия.
В "Ночи" Эли Визеля Бог качается на виселице, а для героя книги Визеля "Ворота леса" Мессия, который в состоянии прийти и все же не пришел в Освенцим, просто немыслим. Однако тот же самый герой утверждает: "Именно потому, что слишком поздно, нам и предписывается надеяться". Еще он произносит Кадиш, "это торжественное заверение в верности, полное величия и безмятежности, с которым человек возвращает Богу Его венец и Его скипетр". Но как евреи могут вернуть их Богу после Освенцима, до сих пор непонятно. Столь же непонятно и то, как может Бог их принять.
Автор: Эмиль Факенхайм Перевод: О.В. Боровой Издатель: Москва - Наука - Восточная Литература